В 1919 году вышла замуж во второй раз, за Даниила Скобцова, члена кубанского казачьего правительства. Вместе с ним, своей матерью Софией Пиленко и дочерью Гаяной эмигрировала в Константинополь, затем в Сербию, и, наконец, во Францию. Во время скитаний в семье родилось еще двое детей: Юрий и Анастасия.
Как член Русского студенческого христианского движения (РСХД) она ездила по Франции и выступала на собраниях русских общин. Многие эмигранты жили в нищете, отчаялись и искали утешения в алкоголе, находились на грани самоубийства. Они нуждались не столько в разговорах о Церкви, сколько в простом сочувствии, считала Елизавета Скобцова.
«То, что я даю им, так ничтожно: поговорила, уехала и забыла. Каждый из них требует всей вашей жизни, ни больше, ни меньше. Отдать всю свою жизнь какому-нибудь пьянице или калеке, как это трудно», — писала она.
Во время одной из поездок Елизавета Юрьевна буквально силой вытащила двух русских наркоманов из марсельского притона. Она сама отвезла их в деревню, где они начали приходить в себя, работая на природе.
По мнению матери Марии, традиционное монашество, несмотря на обет целомудрия, аналогично семье: «В основе семьи лежит чрезвычайно сильный инстинкт, — это завивание гнезда, организация и строительство своей собственной жизни, часто отделенной стенами от мира, замкнутого на крепкие засовы».
«Пустите за ваши белые стены беспризорных воришек, разбейте ваш уставной уклад вихрями внешней жизни, унизьтесь, опуститесь, умалитесь <…> сожгите всякий уют…», — писала она, обращаясь к монашествующим.
В 1932 году мать Мария открыла «Общежитие для одиноких женщин». Сначала оно находилось на ул. Вилла де Сакс, потом удалось найти помещение побольше, по адресу ул. Лурмель, 77. Малоимущие люди получали в этом доме полный пансион за минимальную плату. При общежитии работала дешевая столовая для безработных, которая выдавала от 100 до 120 обедов в день.
В доме на ул. Вилла де Сакс мать Мария поселилась в закоулке за котлом центрального отопления и радовалась, что у нее нет ничего своего. А когда общежитие уже переехало на ул. Лурмель и наполнилось постояльцами, туда пришла бездомная вдова шофера. Свободных мест не оказалось, и тогда мать Мария уступила женщине собственную кровать.
«Только та материнская любовь, которая видит в своем ребенке подлинный образ Божий, …но отданный, как бы порученный на ее ответственность, который она должна развить и укрепить для всей неизбежной на христианском пути жертвенности…, — только такая мать любит своего ребенка подлинной христианской любовью», — писала она.
Мать Мария разыскивала русских эмигрантов в парижских трущобах, поддерживала их советами и провизией. Заказав стакан вина, бездомный мог заночевать в кафе возле центрального рынка. «Я туда иногда ходил с матерью Марией, — вспоминал отец Лев (Жилле), служивший в православной церкви святой Женевьевы. — Она с ними говорила, уговаривала посещать ее общежитие, где безработным предоставлялось очень дешевое питание».
«У меня отношение к ним такое: спеленать и убаюкать», — признавалась мать Мария.
«Мы собрались вместе не для теоретического изучения социальных вопросов в духе православия, — писала мать Мария. — <…> Мы помним, что «вера без дел мертва», и что главным пороком русской богословской мысли была ее оторванность …от церковно-общественного дела».
Организация открыла дом для нуждающихся семей на ул. Франсуа Жерар, дом для мужчин на ул. Феликс Фор, санаторий для выздоравливающих пациентов с туберкулезом в Нуази-ле-Гран и др.
Мать Мария была вдохновителем всех этих начинаний. Но и «черной» работы она не боялась: мыла полы, набивала тюфяки, красила стены, вставала до рассвета, чтобы принести с центрального рынка продукты для столовой.
Писательница Татьяна Манухина, подруга матери Марии, однажды застала ее знойным днем у раскаленной плиты над котлом со щами – «простоволосой, растрепанной, босой». Оказалось, что из-за «недоразумений» с кухаркой мать Мария вынуждена была сама готовить еду для жильцов
В 1938 и 1940 годах мать Мария посетила почти два десятка психиатрических лечебниц во Франции, чтобы выяснить, какая помощь требуется русскоязычным пациентам. Вот, что она писала о своем визите в одну из них: «Директор заранее собрал всех русских в большом зале…. Я наивно думала, что смогу обратиться к ним ко всем с какой-то простой речью, но вид моей аудитории навел на меня некоторую оторопь: один гримасничал, другие кричали и жестикулировали, некоторые сидели с отсутствующим видом».
Монахине пришлось разговаривать с каждым из 50 пациентов индивидуально. Восемь из них показались ей здоровыми, и она выступила в роли переводчика, чтобы помочь врачам их обследовать. Некоторых удалось вызволить из лечебницы.
Людям, которые покидали стационары с ее помощью, мать Мария подыскивала посильную занятость. Один из выпущенных на поруки пациентов, Анатолий Висковский, работал впоследствии на кухне в общежитии на ул. Лурмель.
Еще через год, в середине июля 1942 года, в Париже прошли массовые аресты евреев. В ходе облавы схватили более 13000 человек, из них 6900 (в том числе около 4000 детей) поместили на крытом велодроме, расположенном на углу бульвара Гренель и улицы Нелатон. Оттуда людей отправляли в лагеря смерти.
Арестованным не хватало воды, еды и медицинской помощи. Матери Марии удалось проникнуть на велодром. Она провела там три дня, утешая детей и взрослых, раздавая провизию. По некоторым сведениям, она помогла бежать четырем детям.
Общежитие на ул. Лурмель и санаторий в Нуази-ле-Гран превратились в убежище для евреев, бежавших военнопленных и других людей, находившихся в опасности. Благодаря связям матери Марии с группами Сопротивления, многим из них удавалось переправиться на территории, свободные от немецкой оккупации.
В начале февраля 1943 года гестапо провело обыск в общежитии на ул. Лурмель, организация «Православное дело» была разгромлена, мать Марию арестовали и отправили в тюрьму.
Эти дискуссии, о чем бы ни говорилось, являлись для нас выходом из нашего ада. Они помогали нам восстанавливать утраченные душевные силы, они вновь зажигали в нас пламя мысли, едва тлевшее под тяжким гнетом ужаса», — писала она.
Мать Мария старалась посещать и тот барак, где находились узницы из Советского Союза. Она обнимала и утешала их, как детей, рассказывала о жизни в Западной Европе, об истории России, читала вслух Евангелие.
В Равенсбрюке она рассказывала другим женщинам, что после освобождения напишет книгу о концлагере. А 16 апреля 1944 года украсила к Пасхе окна своего барака художественными вырезками из бумаги. Известно, что мать Мария работала в заключении, по крайней мере, над двумя вышивками, выменивая нитки на хлеб, которого и так критически не хватало. На одной из вышивок (не сохранившейся) была изображена Богородица с Младенцем Христом.
К марту 1945 года, по словам одной из бывших заключенных, Жакелины Пейри, мать Мария «достигла предела человеческих сил»: «Она всегда лежала в промежутках между перекличками. Она больше не говорила, или почти не говорила, а предавалась бесконечному созерцанию. Она уже больше не принадлежала царству живых».
В таком состоянии она вернулась из «Югендлагеря», филиала Равенсбрюка, куда ее отправили на некоторое время в начале 1945 года. Хлебный паек там составлял 60 г в день, свирепствовала дизентерия, не было медикаментов. У заключенных в разгар зимы отобрали одеяла, пальто, и даже ботинки с чулками.
«Как вы думаете, выйдем мы все же живыми?» — спросила ее соседка по бараку. Мать Мария ответила: «Я глубоко уверена, что, может быть, мы не выйдем, а нас вынесут, но живыми мы все же останемся. Это несомненно».
31 марта мать Мария погибла в газовой камере. По одной из версий, она добровольно пошла на смерть, чтобы спасти жизнь другой узницы, обреченной на казнь.
Просмотры (44)
Наши друзья
